Упокой их, Господи... по частям.
Какая первая ассоциация приходит в голову человеку, когда он слышит – или произносит – слово «орган»? Быть может, величественность, быть может, соборность. Быть может – одухотворенность и трепещущие от напряжения струны. Кто-то видит перед собой готические храмы Вильнюса, кто-то вспоминает тяжелые своды церквей, сквозь века несущие громоздкость и в тоже время торжественность барокко.
Глубокие, искренние звуки, способные связать воедино и холод зимних ветров, и нежность первоцветов весны, и терпко-пряный аромат осенних букетов. Способные примирить и тревожный гул военного времени, и праздничность воскресной мессы. Способные… Нет, не так. Соединяющие. Протянуть нить от прошлого, от средневековых улиц – к настоящему и будущему, к Campo de' Fiori, такой мирной сегодня. А ведь не на ней ли веками устраивались публичные казни?...
Стой. Остановись. Зачем вспоминать о чьей-то боли в то время, когда звучит музыка? Ее нельзя назвать громкой – но в то же время она поглощает, опустошает все вокруг, и заполняет вновь – но уже своей силой, неостановимой мощью. Музыка способна созидать и разрушать. Она может низвергнуть или вознести. Руинами лежат сейчас здания в Барселоне, рискнувшие подняться на пути оживших и рванувшихся на свободу нот…
Не потому ли человек, играющий на органе, во все времена привлекал внимание, был окружен некоей завесой таинственности и мистицизма? Тем более, когда скользящие по углам тени с такой легкостью уверяют случайного посетителя собора в истинности его предположений. Вряд ли органист задумывается о том, есть ли у него слушатели. Он играет для себя. И еще, быть может, – для ночного беззвездно-ветреного неба за стенами собора. читать дальше
Глубокие, искренние звуки, способные связать воедино и холод зимних ветров, и нежность первоцветов весны, и терпко-пряный аромат осенних букетов. Способные примирить и тревожный гул военного времени, и праздничность воскресной мессы. Способные… Нет, не так. Соединяющие. Протянуть нить от прошлого, от средневековых улиц – к настоящему и будущему, к Campo de' Fiori, такой мирной сегодня. А ведь не на ней ли веками устраивались публичные казни?...
Стой. Остановись. Зачем вспоминать о чьей-то боли в то время, когда звучит музыка? Ее нельзя назвать громкой – но в то же время она поглощает, опустошает все вокруг, и заполняет вновь – но уже своей силой, неостановимой мощью. Музыка способна созидать и разрушать. Она может низвергнуть или вознести. Руинами лежат сейчас здания в Барселоне, рискнувшие подняться на пути оживших и рванувшихся на свободу нот…
Не потому ли человек, играющий на органе, во все времена привлекал внимание, был окружен некоей завесой таинственности и мистицизма? Тем более, когда скользящие по углам тени с такой легкостью уверяют случайного посетителя собора в истинности его предположений. Вряд ли органист задумывается о том, есть ли у него слушатели. Он играет для себя. И еще, быть может, – для ночного беззвездно-ветреного неба за стенами собора. читать дальше
P.s: любимая фуга - до-минор.
Это у меня так "random" шалит. А до-минор не играла еще)
Осторожно обнял в ответ, потом стал гладить по спине, расправляя матово-блестящий "плащ" восхитительной прически.
Мда, он на тебя плохое влияние оказывает, - посмеялся Петр мысленно. - Вот уже и мурчать научился. Он привычно позволил Исааку делать все, что тому заблагорассудится... нет, целоваться инквизитор умел, но, кхм, совершенно справедливо считал, что подобный стиль тут не совсем уместен.
Исаак выпрямился, ускользая от поцелуя инквизитора.
Недовольно фыркул. Опять дразнят, да что же это такое! Стальные обьятья сжались в попытке не выпустить Исаака... ежели тот решит сбежать.
Откинул голову назд, встряхнув волосами, улыбнулся. Петр, Петр...ты всегда злишься по мелочам.
- Куда собрался мой сюрреалистичный чернокнижник? - за ворчанием скрывались и подначка, и крайнее нежелание отпускать.
- Хотел посмотреть на тебя...полюбоваться, - мгновенная улыбка, исчезнувшая так же быстро, как и появилась.
Вплетя пальцы в бесцветные локоны, приблизил к себе...вновь поцелуй, для не в меру горяного инквизитора.
Не выдержал, с рычанием прикусил - почти до крови... Что ж - будет знать еретик как дразнить Воина Господня!
Несколько ошеломленный таким развитием событий бытро и уверенно расправился с застежками инквизиторской одежды.
Или такой стиль не совсем неуместен, - заинтересованно промелькнула мысль - затем лишь, чтобы вновь исчезнуть безумии Разрушителя. Странно, но в ответ на свое нагловато-резкое поведение отпора инквизитор не получил.
Уже не особо заботясь о последствиях коснулся в поцелуе уха, а затем и шеи.
Ворчание-рычание в ответ... Орсини дернул головой, стремясь избавиться от щекотавшей пряди, неизвестно, своей или маговой. Вот ведь... испытание терпению!
А терпению - впрочем, и так далеко не ангельскому - пришел конец. Преодолев в пару шагов расстояние до ближайшей стенки, он практически впечатал розенкройцера в холодный камень - лишь в последний момент озаботившись подставить ладонь под затылок Исаака.
Вот это реакция...может Исаак и предполагал что-то подобное, но все же... Нескрываемая улыбка и ожидающий продолжение взгляд, которое обещало быть весьма интересным.
- Что, даже сопротивляться не станешь? - по хриплому тону было непонятно, доволен этим обстоятельством инквизитор или нет. Пальцы Петра вплелись в черные локоны, заставляя мага запрокинуть голову. Разрушителю очень хотелось растерзать насмешливую улыбку на губах любимого, но все же он заставил себя прикоснуться более или менее осторожно... По крайней мере, не укусить еще раз.
-А должен? - успехнувшись. Где-то далеко в сознании набатом отдавали отголоски разумной настоодженности, которые так и остались всего лишь отголосками.
- Так на тебя непохоже, - на одном дыхании выговорил инквизитор, стремясь произнести ненужные слова побыстрее, чтобы снова коснуться тонких губ, таких желанных... Застежка с воротника мага от резкого рывка улетела куда-то в сторону, но ткань - выдержала. Добротная такая ткань.