Некогда набросанный кусочек, кажущийся отчасти продолжением "Рун".
Но только отчасти.

* * *
Исаак не знает, смеяться ему или плакать, когда раздается грохот с размаху открытой двери в его покои. Ибо только один человек осмеливался ТАК обращаться с вещами второго в Ордене.
- Инквизитор, дверь открывается в коридор, - не удерживается он от замечания, с запозданием понимая, что провоцирует новую стычку.
- От-кры-ва-лась! – с удовлетворением декламирует Петер, возникая в проеме лаборатории. Следом раздается цокот коготков по каменным плитам – «эскорт» имени Гудериана отставать не намеревается.
Вообще, маг уже в который раз удивлялся способности светловолосого инквизитора ставить в тупик всех окружающих. В данном случае тем, что за менее чем двое суток он умудрился «подружиться» с волчьей стаей телохранителя Кемпфера. Точнее, с несколькими четырехпалыми красавцами, которых Reißzahn приставил к «гостю» своего хозяина. Первые пару часов Исаак, презирая себя за мелочность, просто наслаждался явным раздражением инквизитора, а вечером понял, что положение, которое он слышал, будучи еще в плену у Ватикана, - не суть теорема, но аксиома. «Петер – это Петер». Неповторим, непредсказуем. К началу восьмого оборотня зажали в уголке лаборатории и, указуя дланью на парочку серых, вопросили: «Так, ты их мастер?!» - а, получив заторможенный от удивления кивок, потребовали: «Разреши своим естественным волкам брать у меня пищу. Да не собираюсь я их травить!!!». Исаак срочно изобразил абсолютную задумчивость над пентаграммой, тщательно пряча улыбку в печатке. «Петер – это Петер». Аксиома.
Кемпфер машинально тянется за сигаретой, но затянуться на успевает.
- Не смей курить! – обрушивается на несчастного чернокнижника гнев воина Господня. «И кто у кого, спрашивается, в плену?!» Исаак медлит, держа огонек на ладони, но не прикуривая. «Прекрасен в гневе… И чем яростнее, тем прекраснее. Мой инквизитор».
Романтичную обстановку разрушает тихий чих. Один из сопровождающих – молодая волчица с черной полосой на спине - потешно трет морду лапой, с невыразимым укором глядя на сигареты. Орсини улыбается, садится на корточки и обнимает зверя за шею. А Исаак не знает, смеяться ему или плакать…